просмотров: 1084
Двадцатые годы XX века. Странички моего детства
С возрастом все чаще мои воспоминания уходят в далекое прошлое – мое счастливое детство, в наш дом с мезонином, где прошла вся моя сознательная жизнь, где я познала первую любовь, радость и горе.
Дом построен моей бабушкой Лидией Никифоровной Чуистовой. Ей было 32 года, когда она потеряла мужа. Михаил Васильевич работал надсмотрщиком в Управлении телеграфной связи Усть-Сысольска. Осенью случился обрыв телеграфного кабеля. Михаил Васильевич вошел в ледяную воду, нашел обрыв, исправил повреждение, но простудился и умер от скоротечной чахотки горла (такой диагноз поставил врач). У молодой вдовы на руках трое детей, четвертая девочка появилась на свет вскоре после смерти мужа.
Недостроенный дом, мизерная пенсия на детей... Как жить? Великая труженица с сильным характером, бабушка нашла выход. Она брала подростков из семей сельских священников на жительство. Стала для них учительницей, готовила для поступления в Духовное училище. Была им вместо матери, кормила, ухаживала, воспитывала. Родители детей платили ей деревенскими продуктами и благодарили за хороший уход. С благодарностью она вспоминала и местное купечество, их безвозмездную помощь.
Достроить дом помогли родители. Отец, священник Троицкого собора Никифор Иоаннович Вохомский, и мама Наталья Африкановна. В семье родителей было девять детей. Лидия – старшая дочь – родилась в 1870 г. Дети Лидии Никифоровны, кроме старшей дочери Наталии, получили высшее образование в Киеве. Приходилось учиться и работать, например, младшая дочь Лиза во время учебы жила у хозяев в качестве прислуги. Работоспособность и настойчивость, полученные в наследство от мамы, помогли им стать хорошими специалистами.
Рассказы бабушки о своей нелегкой жизни, о своих знакомых, учителях гимназии и врачах, я любила слушать, но удержать в памяти не смогла, о чем очень сожалею. К моему рождению дом был построен на улице Троицкой и значился под №3. Дом с мезонином, пять комнат в нижнем этаже, две в мезонине. Два крыльца: парадное с выходом на улицу и черное, ведущее во двор и огород. Замков у дверей не было. Замки заменял длинный кованый крючок, один конец которого забивался в стену, а крючок накидывался на петлю в двери.
Черное крыльцо на ночь редко запирали, воровства в городе не было. Что можно было украсть у тружеников мастерской и аптеки? Ценными вещами в нашем доме были только папины ружья немецкой фирмы «Зауэр». О ружьях знал весь город, и вряд ли на них мог кто-то позариться.
Самая большая, самая уютная и теплая комната – столовая. За длинным столом собиралась вся семья, там же я готовила уроки. Из столовой был выход на веранду, а с веранды по лесенке можно было спуститься в сад. В жаркие летние дни мы с удовольствием обедали на веранде или в саду в окружении деревьев и цветов. В столовой над столом висела «люстра» - керосиновая тридцатилинейная лампа из белого стекла, закрытого большим плафоном, тоже белого цвета. Лампа вставлялась в горшочек-подвеску, красиво оформленную, как абажур. По-моему, канделябры и украшения к ним были из латуни и покрыты бронзой. К праздникам их чистили тертым кирпичом, и они отливали золотом. Такие «люстры» красовались над столом у всех горожан.
На стене в столовой мирно тикали и отбивали время через каждые полчаса большие старинные часы. Часы сохранились, отдыхают на стене, только комната уже не та, и смотрит на часы как на музейную редкость другое поколение... Часам больше ста лет, но они в рабочем состоянии. Рядом с часами висели две керосиновые лампы в подвесках с канделябрами. Белые абажуры вставлялись через ламповое стекло. Лампы для гостей. По нынешним меркам освещение равнялось примерно 100 ваттам. Когда провели в квартире электричество, лампы были вынесены в чулан за ненадобностью. Пишу эти строки и думаю, сколько в жизни мы совершали ошибок. Сохрани эти чудо-лампы, стояли бы они сейчас на столах с привинченной электрической лампочкой или по-прежнему висели бы на стене и были украшением комнаты. Вспоминать столовую комнату, значит, уместно рассказать и о нашей еде.
Наша семья не была богатой, но и не бедствовала. Расскажу, из чего состояли наши завтрак и обед. К завтраку собиралась вся семья. В мою обязанность входило поставить на стол посуду, молочник, масло льняное – масло из детства, ароматное, желтого цвета; политая им еда желтела и была необыкновенно приятна на вкус. Отец вносил кипящий самовар, заваривал чай и ставил заварной чайник на конфорку самовара. Затем между отцом и бабушкой шел такой диалог: «Тещща, тащщите трещщатину!».
Отец умел шутить, от него и ко мне перешло чувство юмора, впоследствии шутка меня выручала на уроках. Бабушка ему отвечала: «Сейчас, зятек!», - и заносила в большой глиняной чашке брус соленой трески: именно брус, потому что треска была громадного размера. Отец заливал треску кипятком, резал на куски. Потом на столе появлялся чугунок, производство нювчимского чугунолитейного завода, с горячей картошкой, подгоревшей сверху дочерна. Картошка в мундире на завтрак была дежурным блюдом. Иногда треска заменялась рыбьей икрой, которую привозили в город в бочках. Мелкая, светло-зеленого цвета, не всегда хорошо очищенная от слизи и песка, но все равно очень вкусная. Такую икру я ела только в детстве в 20-х годах.
В праздничные дни семья лакомилась семгой. Воспоминания о семге заносят меня в продуктовый магазин, который находился по улице Спасской (Советская) рядом с домом купца Камбалова (нынче здание центрального банка). На рыбном прилавке у перегородки бросалось в глаза глубокое длинное блюдо с крупной семгой, плавающей в своем соку – розовом масле. Желающих купить эту красоту было немного, но любопытных порядочно. Килограмм семги стоил 5 рублей, по тем временам высокая цена.
Иногда бабушка заносила из голбца кринку, где в мокрой тряпице хранилась головка голландского сыра (в продаже был только такой сорт сыра). Всем доставалось по кружочку, и сыр снова уходил в подполье до следующего завтрака или ужина. О чайном ритуале расскажу подробнее. Чай пили обязательно с молоком и с колотым сахаром.
Представьте глыбу твердого сахара в форме конуса, завернутого в синюю твердую бумагу. Специальные щипчики лежали рядом с сахарницей. Отец ими скалывал кусочки с сахарной головы (такое название имел сахар) и заполнял сахарницу. Чай разливался в чашечки с блюдцами, пили только из блюдечек, чайные ложки не подавались. Если кто-то боялся испортить зубы, макал кусок сахара в чай. Мужчины пили чай из стакана, который стоял на блюдце или подавался в подстаканнике. Чай пили дважды, утром и вечером, между обедом и ужином. Сахарный песок считался кухонным продуктом, использовался для теста, киселей и каш, клали его в кашу при варке. Обычная еда во время обеда: чаще всего суп из дичи – глухаря, тетерки или рябчика. Второе блюдо – рыба в разных вариантах, каши и обязательно кружка молока.
Отец был страстным охотником и рыболовом. Дичь он брал только из-под ружья, силков не признавал, считал силки варварством. Рыбу ловил только на спиннинг. Мелкую рыбу сушили, она хорошо шла на уху в зимнюю пору. Рыбу покрупнее солили на пироги, а если перепадала стерлядка, то ее мариновали. Маринованная стерлядь в своем соку-желе – еда богов! Подавалась эта вкуснятина в дни великих праздников, именин, когда собирались друзья и родственники. Просто застолий без причины я не помню. Отец был непьющим и некурящим, безделья не признавал.
Опишу, как наша семья праздновала дни рождения, религиозные праздники: Рождество и Пасху. К праздникам готовились загодя. Бабушка и мама советовались, что приготовить. Знаю, что пироги стряпала бабушка, а торты мама. Стол накрывался белоснежной скатертью, посередине стола протягивалась широкая дорожка маминой работы. На канве красиво смотрелась яркая вышивка цветов. По бокам дорожки проходила мережка из цветных ниток. Стол становился праздничным, а настроение гостей приподнятым. На дорожку ставили графин с водкой и кувшин с наливками из фруктов и ягод бабушкиного приготовления. Водкой гости не упивались. Граненые небольшие рюмки поднимались под интересный тост. Гости хвалили закуску, громко разговаривали, но почему-то не пьянели. Ужин заканчивался еще одним оригинальным блюдом – мороженым.
Мороженое сбивали сами в специальном ведре, а лед заносили из погреба. После ужина играли в любимую игру всех присутствующих – лото. Ставки были небольшие, но азарт был огромный, всем хотелось снять конечный фонд, было много смеха и шума. Мне разрешалось присутствовать, и я играла на равных. И теперь совсем по А.П.Чехову: «гости, сытые и довольные, шли в гостиную».
Мебель гостиной перешла бабушке по наследству от родителей. Отец-священник Троицкой церкви умер незадолго до 1917 года в своем доме, а жена-попадья последние годы жила с нами, и гостиная была ее комнатой. Диван, два кресла, обтянутые зеленым плюшем, венские стулья, которые и ныне служат верой и правдой, наверно их собирали на века, небольшие круглые столики, на которых лежали альбомы с фотографиями и какие-то старинные книги, ломберный стол для настольных игр, стол раскрывался, если в этом была необходимость. На стене висела картина в «позолоченном» «багете репродукция», изображающая пейзаж. Вот и все убранство комнаты; ковров у нас не было.
Мебель гостиной, кроме стульев, была передана в только что открывавшийся музей И.А.Куратова, она и поныне там. Украшением комнаты, конечно, было пианино немецкой фирмы «Ponesh», купленное к моему рождению в 1915 году. Пианино хорошо сохранилось и сегодня радует нас своим звучанием. На передней деке пианино привинчены канделябры для четырех свечей. Играли на пианино понемногу все женское население нашей семьи, кроме бабушки. Моя старшая дочь Елена окончила музыкальное училище. Я брала уроки в детстве на дому у М.В.Малевинской, где встречалась с дочерьми купцов Оплесниной А.П. и Комлиной. М.В.Малевинская была дочерью управляющего Нювчимского чугунолитейного завода Косолапова В.С. Получила хорошее образование, знала немецкий язык. Когда открылся в городе пединститут, ее пригласили преподавать, и я снова оказалась ее ученицей.
В гостиной началось музицирование. М.В.Малевинская садилась за пианино и играла пьесы по нотам. Потом садилась за пианино наша квартирантка, высланная из Ленинграда за какие-то «грехи». Своими длинными, сильными пальцами она сотрясала пианино без нот, ей не нужна была напольная лампа, что стояла сбоку пианино. Я сижу в уголке и думаю, почему пианино не рушится?
В течение дня она часами играла на пианино, после ее отъезда пришлось приглашать настройщика. Позже отец брал гитару, и начинала звучать тихая музыка народных песен, романсов. Гости подпевали, и всем было спокойно и весело. Мне разрешалось сидеть до ухода гостей, и я с наслаждением слушала импровизированный концерт.
Наш небольшой мезонин. В нем жили родители. Их комнату я любила с пристрастием. Уютная, такая домашняя, уставленная нехитрой мебелью. Две железные кровати, покрашенные белилами доски. На маминой кровати перина, а у отца матрац (он вел спартанский образ жизни). В связи с матрацем вспоминаю Северо-Западную улицу, что вела к реке, ряд деревянных домов. У самого берега стоял дом многодетной семьи П.Парилова. Павел Парилов был искусным мастером по шитью матрацев. Отец заказывал их для себя и сына Леонида, совсем еще малыша. Все городские жители шли к Парилову. Сыновья Парилова – первые лыжники города, участники не только городских соревнований, но и Российских. Запомнился мне младший сын, мой одногодок.
Берег Сысолы в те времена был очень крутым, в некоторых местах почти отвесным. Подземные воды берег подмывали, постепенно от него отрывались глыбы земли, оголялись корни высоких тополей. На одном крутом спуске к реке залили дорожку шириной метров четыре–пять. Ледяная дорожка превратилась в каток. Смельчаки катались на санках, а мы, девочки, боялись близко подойти к ней. Младший сын Париловых легко на коньках съезжал вниз и катился до противоположного берега. На берегу собиралась толпа молодежи криком приветствовала храброго мальчика. Падение с такой крутизны грозило увечьем, если не смертью. Свою смерть он нашел на фронте Великой Отечественной войны.
В простенке комнаты стоял мамин комод с зеркалом и разными безделушками. Гардероб с одеждой, в нем хранились ружья отца. Письменный стол, в ящике которого нашли свое место охотничьи «причандалы» (папино выражение). Был в столе потайной ящичек, где хранился большой охотничий нож, очень нужный при встрече с медведем.
Отец любил красивые вещи: лезвие ножа отливало синевой, а рукоятка и ножны, как всегда, папина фантазия! Во время ВОВ арестовали маму. При обыске обнаружили нож, видимо, кто-то знал, где он хранился, и донес, спасая свою жизнь. Еще раньше, в 1938 г., был арестован отец. Сыщики из МВД реквизировали все богатство отца и сына Леонида. Перетряхнули и перетрясли все ящики стола, комода. Интересовали их прежде всего ружья и охотничьи принадлежности, не забыли они захватить с собой и машинку-самоделку, в которой отец отливал пули для штуцера. Одной из пуль отец убил медведя. Шкуру оставили, она долго украшала комнату и напоминала об отце. Отец всю жизнь вел охотничий дневник, записывал свои удачи и неудачи охоты и рыболовства, как он говорил, секреты, выработанные практикой. Делал выписки из охотничьего журнала, из книг Аксакова, Пришвина. Представляю, как обрадовались сыщики, заполучив эту энциклопедию, составленную мудрым охотником. Только сомневаюсь, что у них хватило ума на расшифровку знаний отца.
Письменный стол и гардероб (шифоньер) сданы в музей И.А.Куратова. У окна стоял верстак с привинченными к нему тисками. Отец иногда брал работу на дом и что-то выпиливал и сверлил. На стенах висели охотничьи трофеи отца: чучела глухаря, селезня, вальдшнепа. Позже займет свое место голова благородного Северного оленя. Над кроватями красиво смотрелись две цветные картины, изображающие пейзаж. В воскресный вечер письменный стол превращался в рукодельный. На столе разбросаны уже немодные мамины платья, но умелые руки и фантазия скроят из них одно, но опять по последней моде. В городе жили хорошие портнихи, самой популярной считалась Шналле, но мама никогда не пользовалась их услугами. Платья украшались бисером, составлялись оригинальные рисунки из разных по цвету кусочков и пускались по подолу. Мама была великой выдумщицей.
Я не помню, был ли магазин верхней одежды. Пальто шили портные. Портной Карелин держал мастерскую. Жил он в своем доме на Стефановской площади. Митюшев, живший в самом конце Спасской улицы, сшил мне пальто из синего бархата (девочкам шили только из бархата, видимо, других материалов в продаже не было). Фасон для всех подростковых пальто был один: расклешенное книзу и с большим круглым воротником, воротник закидывался на шапочку и сохранял тепло. Иногда приезжали портные мужчины, если не ошибаюсь из с.Пыелдино, шили на дому заказчика, там же жили и питались. На памяти старичок портной сидит вечером за столом и при свете керосиновой лампы вручную шьет маме зимнее пальто. Запомнился он потому, что долго и нудно рассказывал длинные, жутко страшные истории, в основном о разбойниках и убийствах. Боязнь одолевала меня, и я отказывалась идти спать. Бабушке приходилось зажигать семилинейную лампу и сидеть около моей кровати.
Усть-Сысольск в 20-е годы был местом ссылки интеллигенции, среди которых были артисты, музыканты. Мама, большая любительница театрального искусства, сумела организовать кружок самодеятельности; с людьми она сходилась легко, имела талант организатора. Актеры охотно приняли план работы кружка, и Народный дом заработал. Сначала ставили водевили, позже серьезные пьесы. Помню успех драмы «Мария Стюарт», где мама играла главную роль.
Теперь все ее вечера были посвящены шитью платья для Марии. Отец выпиливал и строгал планки для стоячего воротника. Когда артистам отказали в помещении, пришлось ограничиться концертами. Концерты проходили в зале школы 2-ой ступени. В городском архиве нашлась фотография струнного оркестра, значительного по составу, где отец стоит с гитарой, а рядом с ним поэт В.Савин с балалайкой. Деньги, вырученные за концерты, лотереи, которые проводились в антрактах и во время танцев, передавались в городской бюджет, в кассу МОПРа и РОККАа. Специально для мамы отец смонтировал небольшой детекторный радиоприемник, сколотил для него ящичек.
Зимние вечера. Родители заняты своими делами, я расположилась на теплой печке-лежанке (топка была в коридоре). С удовольствием слушала классическую музыку. Чем не идиллия? Мама любила повторять слова Чайковского: «Музыка – душа моя!». Наступал поздний вечер. Я под музыку засыпала. Отец брал меня на руки и переносил в комнату бабушки, где стояла моя кровать. Девятнадцать ступенек отделяли мезонин от нижнего этажа. Я любила кататься на животе по перилам, бабушка не разделяла моего увлечения, и я нередко получала шлепок по мягкому месту! А сколько раз я просчитывала ступеньки на спине?
Комната родителей выходила окнами на огород, сад, на цветочные клумбы. Лето и осень – чудесные времена года. Северные цветы: астры, гвоздика, львиный зев, левкои, были очень красивы, а запах цветов, особенно резеды, заполнял комнату, она благоухала!
Удивительные люди были мои родители: трудолюбивые, скромные, отзывчивые на чужую боль. Помню женщин, приезжавших из деревни Слобода с просьбами о медицинской помощи. Мама никогда им не отказывала.
Родители сидят за столом, руки заняты работой, слушают музыку и о чем-то тихо говорят. Родители никогда не ссорились, не выясняли отношений, не жаловались на здоровье. Всегда были добрыми и терпеливыми. Природа одарила их красивой внешностью, природным умом, умением ладить с людьми, со своими подчиненными по работе. Сижу на своей лежанке и думаю, какие погрешности были в их поведении? И не нахожу. Может быть, я их просто идеализирую? Пусть будет так!
Я довольно часто ходила в ремесленную школу, сидела в кабинете отца, перелистывала журналы с картинками. Не раз наблюдала, как он обсуждал с инженером М.В.Петровым вопросы, связанные со строительством городской электростанции. Станция возводилась очень трудно, не хватало специалистов, оборудования. Работниками станции стали бывшие ученики ремесленной школы. Отец охотно помогал Петрову. Его включили в комитет по помощи и проверке работы, вернее, для выяснения причин ненормальной работы и оборудования станции» (цитата взята из книги А.С.Чупрова «Энциклопедия Республики Коми»).
Почему обращались к Синцову по вопросам строительства городской электростанции? В 1913 году отец составил проект установки динамо-машины в здании школы. Проект был одобрен, и земская Управа выделила 5 тысяч рублей на приобретение нефтяного двигателя. Летом 1916 года мини электростанция в школе заработала. Она прежде всего облегчила ручной труд ремесленников. Постепенно к школе подключили ближние дома купцов Дербеневых и Кузьбожевых (ныне там музеи) и здание земской Управы, позже здание Облисполкома, больницы, типографии (ныне размещен Национальный музей). За осуществление этого проекта отец был премирован 300 рублями по решению Земской Управы.
Отец понимал, что мастера, которых готовила школа, должны быть не узкими специалистами, а культурными людьми, понимающими, что такое искусство. В классном помещении висели картины, лепные украшения из гипса, стояли небольшие скульптуры. Сам учитель хорошо рисовал, лепил, из небольших кусочков дерева сконструировал лошадку, на которую мог сесть сын Леонид, когда ему было 6 лет (есть фотография Н.Кулакова). Лекции отца я с удовольствием слушала и думала, как интересно быть учителем. Может, именно тогда в меня попала искорка, которая разгорелась в оконце учительской профессии.
Для меня был праздник, когда отец брал меня зимними вечерами за руку, и мы шли в «папину школу». При нем была бутылочка с денатуратом для разжигания горелки машины. Ему не нравилось, когда механики Жижов и Надеев, употребив денатурат не по назначению, разжигали горелку керосином, который давал много копоти. Широкий резиновый ремень начинал вращать маховик турбины, в помещении становилось светло. Мы шли с отцом проверять, во всех ли домах вспыхнул электрический огонек.
Шли мы очень медленно. Отец смотрел на небо и рассказывал о тайнах звездного неба, показывал Большую и Малую Медведицы. И еще он читал наизусть сказки Ершова, Пушкина, поэмы Некрасова. Свободно имитировал голоса персонажей, поистине – в нем умер актер. Я благодарна отцу за то, что он приохотил меня к чтению русской литературы.
Через дорогу от школы в небольшом деревянном домике отец и сын татары Сагиевы держали фруктовую лавку. Иногда я просила отца купить «красивых» яблок. Хозяева лавки вежливо здоровались с нами и предлагали выбирать. На прилавке в небольших ящиках лежали яблоки, каждое завернуто в отдельную бумажку. Продавались яблоки поштучно. Видимо, яблоки были недешевые, отец брал не больше 4-5 штук. Татар узнавали на улицах по национальному костюму. Длинное черное суконное пальто и черная шапочка с плоским верхом. Они вежливо здоровались с горожанами и приглашали зайти к ним в лавочку за фруктами.
Праздничный вечер продолжался. На перекрестке улиц Трехсвятительской (Коммунистическая) и Спасской (Советской) дожидался желающих прокатиться на извозчике наш сосед Жеребцов Иван... Пока отец разговаривал с дядей, я быстренько садилась в старенькую «бричку», и отцу ничего не оставалось, как присоединиться ко мне. Крестьянская лошадка за несколько минут доставляла нас до дома. Отец всегда щедро расплачивался.
Трудно забыть красоту зимнего вечера. Высокое, чистое небо. Яркие звезды, их было много, они горели, как огоньки. Слова Маяковского... «Звезды зажигают...», наверно, о нашем северном небе. В морозные вечера можно было наблюдать северное сияние. Снег ослепительной чистоты, искрился при луне, скрипел под валенками. Воздух был свеж «как поцелуй ребенка»... Жалко современных детей, им не суждено увидеть красоту чистого звездного неба.
Отец был великим фантазером, выдумщиком и умным конструктором. Приведу один пример. В дни революционных праздников здание школы украшалось не только гирляндами из пихты, как было принято в 20-30 годы. Отец смонтировал электрическую иллюминацию из цветных стекол и вставил в круглое окно чердака. При помощи реостата стекла крутились и создавали впечатление калейдоскопа. Светопреставление красиво смотрелась особенно зимой под Новый год на фоне белого снега. Горожане останавливались, чтобы полюбоваться этим зрелищем.
Рассказывать о маме, значит, говорить об аптеке. Всю жизнь она аптечный работник. После окончания фармацевтических курсов при Казанском университете (свидетельство об окончании курсов хранится в музее) она ученица первой городской аптеки. Способная, трудолюбивая ученица довольно быстро поднимается по служебной лестнице. Ассистент, контролер, заведующая аптекой и начальник аптекоуправления. ...Потом арест, два года отсидки в колонии Верхнего Чова, где опять заведование аптекой.
Первая аптека открылась в Усть-Сысольске по ул. Набережной, нынче этот квартал занимает здание МВД. Аптека меняла свои помещения. Узнать, где расположена аптека, не составляло труда. В окнах, которые выходили на дорогу, стояли большого размера круглые баллоны с подкрашенной водой. Красиво они смотрелись при свете солнечных лучей и вечером, когда зажигались фонари, красные, голубые, зеленые баллоны.
В аптеке можно было купить пудру, одеколоны. Из готовых лекарств разные мази, йод, скипидар, касторку и другие нехитрые лекарства. Пройдет много лет, и появятся лекарства в таблетках, а пока порошки и жидкости поступали в больших емкостях. Ассистенты на маленьких аптекарских весах малюсенькими гирьками взвешивали порошки, составляли букет лекарства. Готовые порошки высыпали на стандартные бумажки, складывали их попарно, опускали в бумажные пакетики. Записывали рецепт лекарства. Из бутылки разливали жидкости в скляночки, приклеивали длинные бумажки фабричного производства и на них обозначали фактуру лекарства. Это был тяжелый труд.
Сохранилась фотография торгового зала, где видны полки с аптечными товарами. У стенки стоял станок; четыре ножа резали марлю, намотанную на вал, получались бинты (на фото станок хорошо виден). «Начальником» станка был исполняющий должность сторожа Филипп. Когда я заходила в зал, он говорил заученную фразу: «Вот пришла барышня – егоза!» Из зала я шла в ассистентскую, где добрые женщины одаривали меня круглыми салфеточками, разноцветными, гофрированными в нижней части, ими закрывали пробки бутылочек, а я с подружками «кормила» куколок из этих блюдечек.
Не буду подробно рассказывать о жизненном пути мамы, он был очень нелегким. О своей рабочей и общественной деятельности в течение 1941 года, о своих многочисленных наградах и поощрениях она пишет сама в автобиографии. Упомяну о двух наградах, особенно дорогих для нее. В 1941 г. она получила «Значок отличника здравоохранения». Такая награда среди аптечных работников была первой. В 1970 г. юбилейная медаль «За доблестный труд» в ознаменование 100-летия В.И.Ленина. Медаль вручали в Республиканской больнице, где она лежала с инфарктом. Умерла мама в 1972 г. и похоронена рядом с мужем на городском кладбище.
Коль я завела речь об аптеке, расскажу, как наша семья чуть-чуть не стала ее жертвой. Бабушке захотелось побаловать нас вкусным печеньем. Я сбегала в аптеку за амонием – белым порошком, который придает тесту особый аромат и пышность. Я, как обычно, крутилась в кухне и с удовольствием ела сырое тесто. Вскоре почувствовала себя плохо: закружилась голова, началась рвота. Бабушка перепугалась и пошла в аптеку за мамой. Оказалось, что К.А.Коданева перепутала порошки, дала вместо амония ядовитый порошок. Слава Богу, все кончилось благополучно, но блюдо пышного печенья было спущено в отхожее место.
Еще один трагический эпизод из моего детства, связанный с дрожжами. Вбежав вечером в темную кухню, я не заметила открытый люк голбца и провалилась. Пол голбца цементный, лестница недалеко от печки. При падении я ударилась о туесок с дрожжами и очутилась в луже дрожжей. Помню, как прибежал отец на мой крик и вынес меня. Ему показалось, что я сырая от крови. На память о моем прыжке осталась огромная шишка на лбу – след удара о печь. Мы знали, что голбец оставила открытым жиличка из сосланных. В нашей семье «не замечали», как голодные жильцы пользовались плодами урожая с огорода. Голбец не запирался, а с полатей, подняв руку, можно было достать лук.
Отдельную главу хочу посвятить нашему околотку, перекрестку улиц Покровской (Орджоникидзе) и Троицкой (Ленина). С нашего дома под №3 по Троицкой улице начинался квартал, то есть сама улица. Улицу перекрывал дом под номером 1, где жили крестьянская семья Титовых. Дороги, как таковой, не было. Дома утопали в зелени, росла высокая трава, где свободно паслись коровы и овцы. Вечером поляна превращалась в игровую площадку. Взрослые дяди и тети делились на две команды и играли в крокет. Детвора с удовольствием наблюдала, с каким азартом деревянные шары забивались в маленькие железные ворота – мышеловки. Днем поляна принадлежала детям. Каблуком обуви или босой пяткой выкапывали лунки, и резиновый мяч бил по нашим спинам.
За домом Титова простирались поля с рожью, овсом и льном. Тут же стоял овин с гумном, где зерно сушилось, а потом отсеивалось от мусора. Вся работа шла вручную. Высушенные снопы складывались на гумно. Крестьяне, в основном мужчины, становились в круг и цепами били по снопам. Отделялась солома. Потом зерно подымали широкими деревянными лопатами и подбрасывали вверх. Ветер уносил отруби в сторону. Два оврага разделяли дома от полей, поэтому подъехать к ним на лошади можно было только со стороны Тентюково. Позднее, в 30-е годы, за нашим домом построили большой мост. Началось строительство частных домов. Нельзя забыть чудесный пейзаж, раскинувшийся за нашими домами. Море цветов, васильки во ржи, желтые купальницы на дне оврага и ароматный воздух! И еще на дне оврага в грязи росла вкусная трава, мы с удовольствием ели ее корни, белые, сочные и сладкие. Но, как сказал бы А.Райкин, «условия были антисанитарные».
К сожалению, поедание невымытой травы закончилось для меня плачевно. Я подхватила дизентерию и очутилась в постели на голодной диете. Лечили меня довольно примитивно. Мама сказала, что у меня в кишках образовались дырки и их необходимо склеить. Поэтому моей единственной едой был желатин. Белые пластинки желатина разводились в теплой воде, получалось что-то вроде клея, и я глотала эту гадость. Когда родители садились обедать, то боялись, как бы не услышали крик с просьбой меня покормить. Почему судьбе было угодно, что заболела только я, а мои друзья – мальчишки продолжали объедаться? Смертность детей от дизентерии была значительной, а мой организм сам справился, несмотря на примитивное лечение. Вспоминаю еще одну детскую болезнь – скарлатину. Лечение было довольно простым: холодное, мокрое полотенце на лоб и шею, чтобы сбить температуру, а из лекарств один аспирин.
Стену перед кроватью оклеили красными обоями, на которые я должна была смотреть. Хорошо, что после моего выздоровления обои не содрали, они мне пригодились, когда я заболела корью. Скарлатина давала большую смертность, но я ее победила. Родителей предупредили, что после скарлатины я могу потерять волосы. Отец своей бритвой обрил мою голову. Остался снимок, где я сижу с «голой головой». Великое спасибо отцу за эту процедуру. Волосы отрастали завитушками. Вьющиеся волосы остались со мной на всю оставшуюся жизнь! В парикмахерскую я ходила только подстригаться.
Когда я простужалась и начинала кашлять, отец наливал в свою ладонь скипидар и втирал в мою грудь и шею. Мне нравился запах скипидара, и я с удовольствием им дышала. К утру я была здорова. Переболев всеми детскими болезнями, я себя крепко закалила. Будучи взрослой, мне не пришлось пропускать уроки по болезни.
В нашем квартале я была единственной девочкой, моими товарищами в играх были мальчики. Отец наблюдал за нашими играми, но никогда не вмешивался в наши правила игры. Овраг был излюбленным местом для игр, в нем было удобно метать палки в цель, играть в мяч. Зимой с горы мы летели на лыжах и купались в снегу, когда лыжи разъезжались в разные стороны. Лыжи у всех были самодельными, широкими, палок мы не знали. На концах лыж были отверстия, привязывалась веревка, за которую держались. Отец мои лыжи подбил оленьим мехом – камусом, и назывались они лямпами. У отца были такие же лыжи для зимней охоты. Мальчики прыгали с самодельного трамплина – дзобкана (по-коми), а я боялась. Бегали на перегонки до маленькой деревянной церквушки.
За нашим огородом и ручьем, впоследствии он получил название банного, между домами Бронникова и Следникова притулился небольшой домик. В нем жила семья Харьюзовых: бабушка, мама и девочка Ира. Отец Иры, по профессии учитель гимназии и библиотекарь, был расстрелян в 1918 году вместе с Л.А.Лениным, Городецким и другими ни в чем не повинными людьми. Ире запрещалось дружить со мной, считали меня девочкой озорной и боялись, что могу плохо повлиять на нее. Несмотря на запрет, мы играли с ней летом в куклы в клетке, построенной в нашем саду, где росли рябины, березы, ирга, черемуха.
Во дворе дома, где росли дети, строились маленькие домики, которые назывались клетками. Возводились они из старых досок руками детей. Была и крыша, а вот окон не было, отсутствие четвертой стены заменяло окно. Внутрь клетки вбивался стол и скамейки. Стены оклеивались фантиками из-под конфет, переводными картинками. Клетка – это игровая «комната» только для девочек. Здесь мы играли в дочки-матери, кормили кукол из бумажных тарелочек, подаренных мне в аптеке. С Ирой Харьюзовой и Наташей Лениной игра не всегда была мирной, слишком разные у нас были характеры. Меня называли задирой, а Наташу неспустихой. Вскоре Харьюзовы уехали из города, дом снесли, и на его месте построили баню №1.
Наступало лето, и я с удовольствием забиралась на березу, что росла в нашем садике. Садилась на две нижние ветки и запоем читала книги, которые из городской библиотеки. Впоследствии и дочери забирались на березу с книгой в руках.
Здание городской библиотеки стояло на углу улиц Набережной (Кирова) и Сухановской (Бабушкина): единственное в городе кирпичное двухэтажное здание с овальным углом. Покрашенное в белый цвет, оно красиво смотрелось на фоне зелени. Когда этот квартал ул. Набережной перешел в ведение МВД, угол здания перестроили в обычный, покрасили в желтый цвет, и здание потеряло свою привлекательность, свою индивидуальность.
Через огород мы были соседями Следниковых. Следников – тип русского интеллигента был известен городу как первопечатник, поставивший мини типографию, где печатались газеты. Уехали из города и Следниковы. Типография перешла в дом купца Дербенева, но долго называлась Следниковской.
Наши дома разделял небольшой ручей, вытекавший из-под мостков врача Бронникова. В ручей стекала мыльная вода из бани. Бронников, державший на дому больницу и аптеку, сбрасывал в ручей склянки из-под лекарств, особенно был неприятен запах карболки. Лекарства проникали в сырую землю и загрязнили воду в нашем колодце, теперь она годилась только для полива огорода, а за питьевой водой приходилось ходить через дорогу на колодец к соседям.
Весной, когда ручей становился бурным, вставала проблема, как пройти к нашим домам... Мостки на перекрестке у дома Бронникова были подняты на сваи, и спуск был лестничным, но вода шла и поверху, вот тогда прохожим было туго. Отец каждую весну говорил и никогда не ошибался: бронниковский ручей пошел, значит, через две недели вскроется Сысола. Весной вместе с водой уходили в Сысолу вся грязь и весь мусор, которые скапливались за зиму в овраге.
Следниковы развели за домом громадный малинник, огородили его частоколом, но наша команда легко его преодолевала, и по осени мы объедались сладкой крупной малиной. Однажды я отважилась в одиночку совершить вояж в малинник, благо он находился в нескольких метрах от огорода. Залезла на плетень, почерневший от старости, и почувствовала, что плетень стал опускаться на землю, оторвавшись от столбов. Малина сама лезла в рот, но мне было уже не до нее. Отец не простил бы мне такого озорства, поэтому я позорно бежала. На месте дома Следниковых поставили кирпичный жилой дом, где нынче один угол дома занимает музей имени И.А.Куратова.
Расскажу о своем квартале. С левой стороны улицы Ленина стояли два угловых дома: Бронникова и наш, с правой стороны – три дома. Угловой деревянный двухэтажный дом был известен всем жителям города. В нем жила семья Клыкова И.А. – главного и единственного мясника, снабжавшего парным мясом всех горожан. Отец и сын Клыковы ездили по деревням и скупали коров и телят. Убойный пункт был рядом с домом. Павел Алексеевич был добрым человеком. Бабушка рассказывала мне, как он приносил в дом кусок мяса и говорил: это сиротам. Денег не брал. У мамы после моего рождения нашли туберкулез легких, я стала искусственницей. Врач порекомендовал ей попить телячью кровь. Мама шла с кружкой к Клыкову. При ней забивали теленка. Она подставляла к горлу теленка кружку и пила горячую кровь. Неизвестно, был ли у нее туберкулез, но здоровье она поправила и была благодарна хорошему человеку. Мне было 10 лет, и я решила посмотреть, как проходит забой. Долго я раскаивалась о своем необдуманном поступке...
Зимой 1929 года поздно вечером дом Клыковых загорелся, ходили слухи, что поджог совершил сам хозяин. Приехала пожарная команда. Стену рядом стоявшего дома Холоповых закрыли мокрым брезентом, их дом удалось спасти. Ветер дул в сторону нашего дома, головни летели на крышу. Помогли спасти дом ученики ремесленного училища. Юноши забрались на крышу и закидывали ее снегом. Они же помогли нам вынести часть имущества в снежный огород. Как мы были благодарны добрым людям! Дом Клыковых сгорел. Отца и сына арестовали. Отца расстреляли на пустыре за городом, где нынче железнодорожный вокзал, а сына сослали на Север.
Рядом с Клыковыми жила семья Холоповых. А.Н.Холопова, в замужестве Федорова, закончила в 1936 году филологический факультет пединститута. Она одна из первых ученых занялась исследованием творчества И.А.Куратова. Съездила в Алма-Ату. К сожалению, книга осталась незаконченной. Она рано умерла от рака. Муж ее – коми писатель Г.А.Федоров.
Нашему кварталу повезло с людьми творческого труда. Мой муж П.П.Попов занимался проблемами развития коми языка и литературы. Серьезно начал изучать стихотворное творчество И.А.Куратова, успел записать частично свои исследования, но ранняя смерть помешала закончить задуманное. Рукописи я храню как память о муже.
Позже в доме под №1, что стоял посередине улицы Ленина, сняла квартиру семья писателя Юхнина В.В. Наши соседи были добропорядочными людьми, я и сегодня с уважением вспоминаю о них.
В 30-е годы на окраинах города началось бурное строительство небольших деревянных домов. Овраг засыпали строительным мусором, землей, мост убрали, проложили дорогу. Менялся номер нашего дома: 3,9, 27. Пролегла мимо нашего дома поперечная улица – Северо-Загородная, короткая и узкая. По правую сторону от нашего дома поставили два двухэтажных дома типа бараков и назвали их домами специалистов. Кстати, в одном из них жила семья З.В.Панева. После возвращения с фронта финской войны З.В.Панев получил элитную квартиру. Конечную часть нашего огорода отрезали, участок передали сыну писателя В.А.Савина. Он построил небольшой симпатичный домик и стал нашим соседом.
По левую сторону после сноса дома №1 построили баню №2 и прачечную. Вот эта короткая и узкая улица впоследствии была переименована в улицу Горького! Считаю, что было проявлено неуважение к великому писателю. Недалеко от нас драматург и актер Н.М.Дьяконов поставил небольшой, но оригинальный по архитектуре дом. В послевоенные 50-е годы деревянные дома постепенно стали сносить. Старый Усть-Сысольск уходил в прошлое. Сыктывкар с его каменными типовыми домами пришел ему на смену.
Перечитываю написанное и думаю, о каких событиях можно еще упомянуть. Голодные 20-е годы. Гражданская война. Помню, как взрослые спрашивали друг друга, какая власть завтра будет в городе? Жить было трудно, приходилось подрабатывать. Полки лавок были пусты от всех продуктов, одежды и обуви. Родители решили шить туфли для деревенских девушек. Дело оказалось прибыльным, в пригороде за них платили мукой и молочными продуктами. Отец вытачивал колодки и каблуки для туфель, а мама на швейной машинке шила верх из парусины и брезента. Папа смонтировал струпцинку (зажимающий прибор – маленькие тиски), где туфли сушились и вообще доводились до ума. Туфли охотно раскупались и говорили, что долго носятся. Помню январь 1924 года: день похорон В.И.Ленина. Семья собралась в столовой и пять минут наблюдала, как мигала электрическая лампочка и слушала продолжительный гудок строящегося лесозавода.
1930 год. Мне 14 лет. Я учащаяся лесного техникума. Юбилейная площадь – гордость города. Стефановская церковь – самая красивая, самая любимая горожанами, пока не разрушена. Разобрано внутреннее помещение церкви. Вынесена, выброшена, утоплена в грязи вся красота стен, потолков, кое-где иконы заменили подмостки у церкви. Зал церкви перестроили под столовую. 30-е годы были голодные, хлеб отпускали по карточкам. В только что открывшиеся техникумы поступила молодежь из деревень. В столовой мы получали тарелку жидких капустных щей с кусочками конины и кашу, чаще всего перловую. Я не голодала, у нас был огород, который кормил семью. Почти весь обед оставляла несъеденным. Я сидела за столом у окна в первом ряду, и мне было видно стоящую толпу у входной двери. Высокие мужчины с бородой уже успевшие похудеть и почернеть, звались кулаками. Их привезли сюда с юга, из средней полосы России. Одеты они были в серые длинные армяки, их одежда явно не соответствовала нашим морозам. Тяжело было видеть их глаза, просящие, умоляющие о помощи. Они ждали, когда можно будет броситься к столам и руками схватить остатки пищи.
Ложки, оловянные или алюминиевые (не помню) были прикручены к столу. Подавальщицы старались скорее убрать тарелки. Заведующая столовой не разрешала кормить голодных людей. Эту страшную картину невозможно забыть. Пишу и снова вспоминаю, как это было. Но свет не без добрых людей. Одной из них, кто обслуживал нас, была жена скрипача Грибушина. Сосланные в наш город, они вошли в кружок самодеятельности при Народном доме. Пожилые интеллигентные люди. К столу, где я сидела, добрая женщина не спешила подходить за посудой, мы радовались, когда эти несчастные люди хоть что-то успевали съесть. Грибушин, ее муж, видимо, был великим скрипачом. Я впервые услышала чарующие звуки скрипки. На его концертах всегда был аншлаг. Ходила я с родителями.
Дикие тридцатые годы. Гонения на церковь. «Дошла очередь» и до Стефановского собора. Толпы народа собирались к площади, чтобы проститься с красотой города. Молодая женщина по имени Анна, фамилии не помню, была известна горожанам как ярая коммунистка в красной косынке на голове. Решила помочь рабочим сбросить колокол, но свалилась с крутой лестницы и сломала ногу. Потом, когда она шла по городу с костылем, на нее с презрением смотрели пешеходы и говорили, что правильно бог ее наказал. Нынче Юбилейная площадь обрела свое первоначальное название: Стефановская. Старшему поколению не нравится, что площадь сильно урезали. Сначала построили универмаг, потом Дом правительства. Не лучше ли было посадить деревья и ими прикрыть площадь от улицы. Живая изгородь, широкая площадь и сквер?!
Не могу не рассказать о судьбе служителей церкви в 20-30 –е годы. Расскажу о семье своих дальних родственников. С их дочерьми, моими одногодками, мы играли в куклы в нашей клетке. Жила семья недалеко от нас, снимала комнаты на нижнем этаже в доме священника Еремеевского. Двухэтажный деревянный дом стоял рядом с женской гимназией (школа 2-й ступени). Хозяин семьи Василий Васильевич с 1912 года исполнял должность псаломщика в Усть-Сысольске в Троицком соборе. Он же учитель в Приходской женской школе. В моей памяти Василий Васильевич остался как человек скромный, застенчивый, интеллигентный. В 20-е годы он попал в черный список врагов народа и был сослан на Соловки. Жена и пятеро детей сильно бедствовали. И если бы не помощь родственников, им грозила голодная смерть.
Детям служителей церкви, как тогда говорили культа, разрешали получить только начальное образование. Жена Василия Васильевича Мария Алексеевна работала на дому: принимала заказы на шитье, вязание и машинную вышивку. Она считалась лучшим мастером по вышивке. В 1927 году я зашла к ним и узнала о возвращении Василия Васильевича из ссылки. Мы сидели с ним на длинной скамейке, что стояла вдоль низких окон. На него страшно было смотреть, он похудел, постарел. Возвратившимся из ссылки работать не разрешили. Жена его, женщина безжалостная по своей натуре, отказалась содержать мужа...
Наступило время обеда. Самовар, тарелка с черным хлебом, нарезанным крупными ломтями, тарелка с подсолнечным маслом, рядом перышко, которым мазали хлеб. Отца не пригласили к столу, он просидел на скамейке весь обед с опущенной головой. Прожил Василий Васильевич на воле совсем недолго, то ли скончался от голода, то ли покончил с собой.
Трудные судьбы детей. Лиза и Соня – старшие дочери, скромные и трудолюбивые, после окончания начальной школы прошли бухгалтерские курсы и поступили на работу. Жизнь их как будто начала налаживаться. Лиза собиралась замуж, мечтала о счастливой семье. Но... мать, будучи женщиной властной, а в данном случае просто неумной, не разрешила дочери и думать о замужестве. Лиза тяжело пережила разрыв с женихом, заболела, появились нервные срывы, пришлось лечь в больницу, но вылечиться не смогла и постепенно угасла.
Соня после окончания курсов бухгалтеров работала в Министерстве сельского хозяйства, была довольна работой, получала премии. Познакомилась с молодым человеком и вышла замуж. Молодожены получили хорошую квартиру и были счастливы... только один месяц. Началась Великая Отечественная война. Муж ее был демобилизован и с первым эшелоном ушел защищать Родину. Погиб в начале войны. Соня осталась вдовой на всю оставшуюся жизнь.
Все дети, кроме младшей Любы, были очень близоруки. Близорукость Сони начала прогрессировать, пришлось оставить работу и жить на пенсию по инвалидности. К плохому зрению цеплялись и другие болячки, и, наконец, наступила полная слепота. Уход за ней со стороны родственников был неплохим. Хорошо кормили и оказывали прочие услуги. Но пришло время, и понадобилось больничное лечение. Умерла она в пригородной больнице... В квартире осталась жить племянница, внучка брата Володи.
Володя рано лишился зрения, образования не сумел получить. Общество слепых устроило его на жительство, обеспечило работой. Женился на слепой девушке, потерявшей зрение после черной оспы. Родились дети, их зрение было в норме. Можно было жить и радоваться, но водка погубила их жизнь. Сначала умер Володя, за ним и его жена. Катя, полуслепая от рождения, оказалась совсем неприспособленной к самостоятельной жизни. Не было желания учиться, работать. Попала в дурную компанию, уехала на Север и пропала без вести.
Люба, младшая дочь, была копией матери. Красивая внешне, с хорошим зрением. Характер волевой, настырный; о таких людях говорят: за словом в карман не полезет. Закончила семилетку, бухгалтерские курсы, нашла работу. Во время войны познакомилась с ссыльным поляком-евреем, вышла замуж, уехала в Польшу, где у мужа была парикмахерская. В Польше начались гонения на евреев, и им пришлось переехать в Израиль. Люба не прерывала переписки с Соней, в письма вкладывала цветные фотографии двух дочерей, писаных красавиц в дорогих платьях. Последнее письмо Соня получила от мужа Любы, где он сообщал о смерти жены от рака.
Вот и вся история! Я рассказала только об одной ветви священнослужителей. Кто сосчитал, сколько было уничтожено, растоптано честных, трудолюбивых людей этого сословия? Сколько исковерканных людских судеб? Мария Алексеевна, в девичестве Ушинская, жена Василия Васильевича. Брат Марии Алексеевны В.А.Ушинский работал управляющим Зингеровской кампании по продаже швейных машин. Контора и квартира Ушинского находились в угловом деревянном здании на перекрестке улиц Советской и Коммунистической, ныне в каменном здании расположен ресторан «Спасский». В 1913 г. Ушинский был зверски убит топором!
Моему поколению пришлось пережить нелегкую жизнь. Мы прошли через тяжелое постыдное время арестов, когда по ночам подъезжал к дому «Черный ворон», такое название получила крытая грузовая автомашина. Работники МВД врывались в дома честных тружеников, лучших людей города, служивших верой и правдой своему народу, бросали их в эту машину смерти. Большинство осужденных было расстреляно или погибло в застенках лагерей.
1941–1945 годы. Великая Отечественная война. Миллионы погибших людей, семьи, оставшиеся без отцов и сыновей. Тяжело вспоминать, через какие испытания пошел народ. К счастью, жизнь состоит не только из горя и страданий. Наше поколение сумело сохранить в себе ощущение радости жизни. Сохранить все то доброе, светлое, милое сердцу, что помогало нам выжить, растить новое поколение, пришедшее нам на смену. Хочется верить, что наша молодежь будет придерживаться добрых традиций старших поколений, помнить и почитать своих предков.
Вместо эпилога.
Счастье! Какое оно? Я родилась в Усть-Сысольске в 1915 году в воскресенье, в 6 утра, когда в честь праздника Николина дня начался звон церковных колоколов. Удары колокола Стефановского собора были самыми громкими и хорошо прослушивались в нашем доме. Родители считали, что я должна быть счастливым человеком, если появилась на свет в момент первого удара церковного колокола.
Счастье! Такое обширное понятие, как определить его содержание? Сама я считаю, что счастье не обошло меня стороной. У меня всегда был и есть дом, семья, дети, внуки. Была любимая работа, которой я отдала всю свою сознательную жизнь. Через мои руки, ум и сердце прошли тысячи молодых людей. Я учительница. Наш коллектив учителей средней школы №12 имени Олега Кошевого всегда был дружным, сильным по своим знаниям, уважаемым воспитанниками.
Я счастлива, что была частичкой такого коллектива. И сегодня, будучи на пенсии, я не теряю связи с моими коллегами-друзьями. Значит, слова родителей, что я должна быть счастливым человеком, оправдались. Хочется жить и жить!
эта публикация со страницы