Воспоминания Сямтомовой Александры Максимовны

Для вспоминаний детям.
Один жизненный участок моей жизни.

(орфография, пунктуация и стиль автора сохранены)

Меня родители выдали замуж 16-ти лет в 1921 году. Почему так рано выдали? А потому наверно, что мы были подряд три сестры, промежутки были по 2 года и видимо боялись, чтобы не остались засидевшими. Всех так подряд и выдали, которым счастья в жизни ни одной не было.

Меня выдали с которым ни разу не встречались. Я училась в Визинге, там была опытно-показательная школа, учили учить неграмотных пожилых людей, там и училась. Мой будущий муж работал в городе, я даже не знала, где и кем работал.

Дома родители и его сестры с половины мая 1921 года сватались и готовились к свадьбе. Я приехала домой в начале июня, а он приехал когда-то в июне и к 21-му июню назначили свадьбу - и мы перед свадьбой 3 дня назад только и встретились, совсем друг другу незнакомые люди, мне 16, а ему 18 лет. Конечно личность знали наверно друг друга, потому что жили в соседних деревнях. Почему так рано его женили? Им нужна была хозяйка. Были 4 сестры и все были замужем, а мать была парализованная. Мне сказали, что уже лежит 11 лет. Парализовало после родов, родила сразу тройню и вот так получилось. Дети родились не живые, а в те времена спасти было некому. При мне она жила еще 3 года.

У мужа еще был брат 15 лет и отец. Я им стала хозяйкой, по двору и около печи, хотя ничего не умела делать.

Свадьба была для этой поры шикарная (как раз были тяжелые голодные годы). Но обоих отцы были рыбаками и столы заправляли рыбой и самогоном. Пировали 2 или 3 дня, человек 50 с одной стороны и столько же с другой. У мужа родство большое было, и раньше был такой обычай – дарить всех родственников должны невестины родители, кому рукавицы, кому чулки, кому полотенце, холст на рубашку, на кальсоны. Эти дары перед свадьбой два дня все померяли, нарезали упомянули кому что и на второй день свадьбы всем все и раздали, целый большой сундук этого имущества, а после родителям и нам самим ничего не осталось.

У жениха был подвенечный костюм сшит из какого-то солдатского шинеля. А мне отец где-то у кого-то на миллионные деньги покупал лоскутки на юбку и кофту (тогда деньги были миллионами). И шикарные ботинки с каблуками. Вот так и начали жить, совсем не привыкшие и незнакомые люди. Потом муж осенью на зиму обратно уехал в город на свою работу. Если бы тогда была воля на развод, может быть бы обратно ушла домой. Но не было этой воли и никакой надежды жить у родителей, потому что у них на себя кроме сукмана ничего не осталось (сукман – поддевка из грубого холста, ред.). Дали в приданое корову, овцу, сенокосный участок. Тебя выдали, устроили – живи.

И так я жила в единоличном хозяйстве с 1921 г. до 1929 г.. Муж через год вернулся из города, устроился работать в Комилес – такое было название лесного хозяйства. На крестьянском хозяйстве мужа не видела ни зимой ни летом, он был все в лесу. Хозяйство вели со свекром, он хозяин, работник, а я хозяйка и подсобница.

1929-30 годы пошла коллективизация и расслоение хозяйств. Мы держали две коровы и одну лошадь. В 1924 году было распределение земельных участков и сенокосных угодий по едокам. Мы до этого держали 2 коровы и лошадь и после распределения были тоже 2 коровы и лошадь. Так мы попали в слой кулака, в колхоз нас не приняли. Мужа в 1929 г. уволили с работы как сына кулака. Причина была для раскулачивания видимо та, что в 1926 и 1927 г. перестроили старый дом на новый, и еще свекор был церковным старостой. Причина раскулачивания была, что строили наемным трудом (кто же мог строить дом без посторонней помощи?). К тем годам у меня было трое детей. Кроме них двое умерли.

В 1930 году свекра и мужа из дому взяли и куда-то отправили. Но далеко не отправили, свекор работал в Выльгорте в леспромхозе конюхом, а муж под Слободой на «Баржестрое», или поднимали лес из реки. Меня пока из дому не выгнали, но туда в двух комнатах устроили школу (было три комнаты и кухня).

Мне стали давать твердые задания: сдавать хлеб, шерсть, кудель, масло и еще посевы разные. Но я платить ничего не могла и сеять ничего не могла, хотя еще лошадь была, и меня несколько раз отправляли в суд в Выльгорт. Но всегда освобождали. Предусмотрели же наверно, что возможности нет выполнять такие задания.

Один раз как-то муж приехал с работы, говорит, что работал в выходной, а потом в праздник и теперь два дня свободен. Я даже не успела его накормить, тут же милиция пришла и взяли. И судили на два года как за убег с работы, хотя и была с собой справка с работы. Отправили в Верхний Чов. Потом и моя очередь пришла. Самый младший ребенок умер, и меня выгнали из дома с двумя детьми. Лошадь, корову взяли, наложили тысячу рублей налога или тогда называлась контрибуция. И за этот налог и взяли дом. А с домом - все, что было внутри дома. Куда мне идти – не указали. Конечно, пришлось идти к родителям, хотя у них еще были малолетние дети двойняшки и сын ученик.

Нас, таких, как я, за людей не считали. Со мной было людям нельзя разговаривать, и мне тоже. Не смела к соседям выходить и говорить, то была связь с кулаками. Правда, мне один из начальников говорил, что если я разведусь с мужем, то меня примут в колхоз, но я на это не решилась.

Потом нас, трех женщин, в конце 1931 года отправили в лес, нам дали мужчину на помощь, 17-летнего пацана, тоже, как мы, виновника. Отец его работал в селе милиционером или каким-то полицейским, из нашего же села. Мы пошли пешком, продукты и сухари, что положила мать, везли на санках. До лесобазы было около 25 или 30 км. Нас поселили от людей отдельно, в какую-то баньку. Дали поперечную пилу, топоры и отправили на лесоповал, тоже на отдельную делянку. В столовую тоже не принимали, в баньке была какая-то печка, там себе и варили. Так мы там не знаю сколько бревен свалили и распилили. Наступила уже середина февраля 1932 г., канун масленицы. Мы опять трое, никуда не являвшись, пошли со своими санками домой за провизией. Но мы не успели домой заходить, нас арестовали и ночь держали под арестом. Наутро мы узнали, что многие, оказывается, вышли из лесу, и всех держали под арестом отдельно от нас. Потом день держали и еще ночь под арестом и потом всех конвоем отправили в лес на показательный суд. И нас, трех женщин, судили как за агитацию, вроде мы всех агитировали, чтобы вышли все из лесу. Большой суд был, мне дали 7 лет в ссылку в другой район, второй женщине 5 лет тоже в ссылку, третьей дали 2 года в Верхний Чов (она была зажиточной, а мы кулаками). И еще многим зажиточным мужикам и девкам дали по 2 года в Верхний Чов. Двум мужикам, тоже зажиточным, тоже в ссылку, не знаю куда их отправляли. После суда опять с конвоем пешком нас всех, кого судили, привели в село и ночевали под арестом. Потом утром всех вывели на дорогу к отправке в город, и тут тоже такую армию, как мы, привели из Межадора. В Вичкодоре собралось столько народу, как на большом празднике раньше собирались. Невозможно описать, сколько там было слез у провожавших и арестованных.

Потом нас довели до Лозыма и там ночевали. Потом на другой день до Выльгорта. И на третий день – до города. Прибыли туда под вечер. И всех распределили кого куда. Нас, двух женщин и одного нашего деревенского мужика, загнали к каким-то опасным рецидивистам. Сказали, что дом НКВД. У того мужчины, который был с нами, оказался там его сын с арестованными. Он стал открывать сыну чемодан, как все напустились, было их человек 6. Как мы провели, не знаю, эти страшные часы или минуты, но на наше счастье скоро привели из Выльгорта убийцу человека, и нас вывели двоих в коридор к дежурным. Там провели ночь, и утром нас отправили в тюрьму. Из тюрьмы стали выводить к реке. Из-подо льда вытаскивать бревна. Не знаю, какой-то помощи было ли от нас. Держали около недели и дали на руки справки – вольная ссылка. Меня отправили в Вотчу, уже без конвоя, а напарницу в Слободу. Потому что некуда уже было отправить, весь Коми АССР был заполнен переселенцами с южных районов. Пошла из города пешком в Иб довольная, со справкой в руке. Но там был все равно указан день заявки на место. В Вотчу я опять пошла пешком, мне у одних стариков назначили квартиру, и сразу на второй же день отправили в лес, дали у одного единоличника лошадь вывозить лес и небольшой воз сена. Мне указали дорогу, куда ехать. И одна поехала километров 30-35 до участка, где были рабочие и бараки. Всю дорогу плакала, думала – как там меня примут. Но там меня приняли хорошо, все молодые люди. Я с ними вместе в одной бригаде вывозила бревна из лесу до катища, были навальщики и свальщики. Дорога стала худеть, приходит весна, лес не вывозится, стали день и ночь возить, лошадям совсем не стали давать отдыха. Ночью темно, стали на бревнах зажигать бересты (сюмод), и так ехать с огнем на бревнах. Но потом местных людей с лошадьми отправили домой, потому что потом по реке нельзя будет переехать: был ведь участок за Сысолой. Меня домой не пустили, оставили на сплав, на катку. Мне что делать, у меня с сапога оторвалась подошва, я уже в последнее время завязывала шнурком – пусть совсем не упадет. Тогда носили кирзовые сапоги. С таким сапогом остаться нельзя. Была хорошая женщина уборщица, она мне показала дорогу – как добраться по тропинкам до поселка Ясног (расстояние километров 25-30). Я и вышла утром по указанной тропинке и дошла до поселка. А там и до Сысолы. Река открыта, чуть вода не поднялась до поселка (в сухое летнее время до поселка от реки 3 км). Там на мое счастье на лодке два мужика недалеко от берега. Я им стала кричать. Они подплыли ко мне, оказались мужики знакомые, из Волокула. Я рассказала им свою беду, они меня перевезли и на другое утро велели туда придти. До дома оставалось идти еще почти 10 км. Пришла к родителям, отец мне дал крепкие сапоги, мать сухари. На второй день я уже была на месте. Была на катке до последнего бревна, а потом по реке Поинге с последним бревном, на хвосте сплавили лес до мельницы. Там по реке была мельница.

Потом явилась в деревню Вотчу, пошла в сельсовет – меня опять посылали на сплав около мельницы, но я туда не стала ходить, в сельсовете заявила, что у меня есть дети. В сельсовет надо было являться один раз в неделю. Я потом на пароходе поехала в Иб, взяла с собой сына Веню и поехала обратно. Дочь Галя пока там осталась доучиваться в школе. А потом и она пришла пешком с одной бабушкой. Гале было 9 лет, а Вене 4 года.

Я все лето работала на единоличников. На сенокосе и на поле. Кому косила, кому гребла, кому жала серпом. Мне кто даст молоко, кто хлеб. Так и кормились все лето, денег-то ни копейки не было.

Лето прошло, детей обратно отправила к родителям, сама зимовала в Вотче. Время проходит…

У меня была подана в Москву жалоба на освобождение, написала сама, как сумела. И в Визингский народный суд. Весной 1934 года Визингский суд дал мне два года принуд. работ вместо ссылки. Меня из Вотчи отправили на принудительную работу в апреле в Зеленец вытаскивать бревна из-подо льда, был еще лед. Я пошла туда пешком, документ на руках. Взад-вперед по пути заходила к родителям показаться. Пошла до места работы. Там в бараке ночевала, утром дали багор и на работу. Не успела начать работать, говорят, милиционер ищет Сямтомову. Не успела очухаться, со мной не знаю что случилось от неожиданности. Милиционер подходит и дает мне справку «Вы освобождены. Я вас искал в Вотче и в Ибу. Зайдите в прокуратуру и вам дадут справку об освобождении: Освободить из-за малолетних детей». В прокуратуре дали из Москвы освобождение. Эта справка об освобождении почему-то у меня не сохранилась (у отца в 1937 году сгорел дом и, наверно, справка там у меня хранилась и тоже сгорела).

Я стала свободной. Весна, 1934 год. Мне 29 лет. У мужа отец работал конюхом в Выльгордском леспромхозе, жил у стариков на квартире. Я тоже устроилась туда работать. У леспромхоза было приусадебное хозяйство, работала на парниках. Муж тоже освободился, был вольным и тоже туда устроился, и детей взяли к себе. Работаем вместе, все вольные.

Лето отработали, уборка кончилась, беспаспортных уволили. У меня не было паспорта. Пришлось опять идти в Иб к родителям, и за собой через месяц вынудила мужа приехать туда. Думала, что уже мы совсем вольные и жизнь переменится. Муж согласился со мной с трудом, но все же приехал в Иб. Пошел в лес работать, месяц поработал, приходит из лесу, судили там его за невыполнение твердого задания на 2 года в Верхний Чов (раскулаченным специально давали в лесу такие задания, которые выполнить было невозможно). Дали на руки приговор – к такому-то числу явиться в колонию в Верхний Чов. Он в сторону не пошел. Пошел туда, куда направили. Вот тебе и вольный!

Меня вместе с колхозниками послали в лес. Но тогда уже не так было обидно, поскольку от колхозников не отделили. Я даже с охотой пошла, довольная, потому что все молодые люди были в лесу. Всю зиму возила лес на ледяной дороге – большие, как амбар, воза. Зима проходит, уже 1935 год. Отправили на сплав, на катку в Ком яр. До последнего бревна была на катке леса, а потом по речке Лопью сплавляли моль до последнего бревна, затем приплыли с хвостом моли до Лопью-мельницы. Потом моль гнали по Сысоле, очищали берега от бревен. Уже лето. Дошли до города с хвостом, до устья Сысолы, до Вычегды. С Вычегды выехал шлагбаум с хвостом моли, комсомольская молодежная бригада с музыкой. С ними дальше по Вычегде сошлась и наша бригада. У нас проводником был Муравьев Алексей Николаевич (Мамант Алексей). Утром и вечером музыка. Утром встречают с музыкой ночников и утром же провожают дневников той же музыкой. Берега очистили от моли и у Вычегды до самой коми границы. Сказали, что это Жешарт – коми граница. На этом сплав для нас закончился. Нас на пароходе доставили в город, там и рассчитали, сколько осталось после еды. Был уже август месяц, веселое лето прошло.

В 1936 году в Иб приехали из города с лесозавода вербовщики. С трудом добилась из сельсовета форму №1 для паспорта (паспорт давали на месте работы). Я и завербовалась. Был март 1936 г. Стала работать на бирже. Взяла и детей. Муж был уже на воле, где-то в городе работал. Он тоже устроился в Лесозавод. И отец его приехал и поступил работать на биржу доски укладывать. К зиме квартиру дали – одну комнату в двухкомнатной квартире. Впятером в одной комнате, но войдем – все довольны. Вся семья вместе. Муж работал в одном цехе бухгалтером, я – мотористкой, лес поднимала с воды на пилораму.

1937 год, август месяц. Ночью приходит какая-то стража, забирают мужа и с арестом уводят из дома. Все, опять кончилась семейная жизнь, кое-как год жили и все. Мне осталась только ноша, скоро надо родить. Утром стало известно, что все лесозаводское начальство под арестом. Через несколько времени от мужа пришло известие, что осужден тройкой на 10 лет, пока никуда не отправлен, оставлен в Севжелдорлаге. Потом через год он мне послал письмом написанную от моего имени жалобу в Москву, чтобы я переписала и послала. Я, конечно, это выполнила. Через два года, в 1939 г., мужа освободили. Он остался при лагере вольнонаемным работником. Он работал в последнее время в поселке Тобысь в конторе. Работал и жил один в течение года, а потом приехал к нам в июне 1940 года и нас увез туда, где работал. Туда же взял своего отца. Галя училась в медтехникуме. Ребенок, который родился в Лесозаводе, полуторагодовалым умер. Веня – с нами. Потом из Тобыся нас перевели южнее, в совхоз Мисью (в 1941 г).

А затем началась война. В 1942 году, в июне месяце мужа взяли на войну. Я осталась с годовалым ребенком Ниной. 4 письма от него получала, а он от меня ни одного не получил. В последнем писал, что отправляют на фронт. Был на Ленинградском фронте. Письма перестали приходить. Извещение получила только осенью, в ноябре 1942 года. «Пропал без вести в августе 1942 г. Был на фронте». Вся надежда пропала. Там в совхозе работала до 1947 года. Там и получила удостоверение и медаль за военные годы. В 1947 году выехала в Иб к родителям, пошла работать в колхоз. Дети выучились, тоже пошли работать.

Дочь Галя, 1924 года рождения, закончила медтехникум в 1941 году. Сын Веня, 1928 года рождения, окончил в 1948 году Воркутинский горный техникум, а затем Коми пединститут (в 1953 г.). Работал директором школы в Воркуте и педучилища в Сыктывкаре, отличник народного просвещения. Дочь Нина, 1941 года рождения, окончила Пермский мединститут, стала заслуженным врачом Коми АССР.

Умерли в младенчестве две девочки и два мальчика.

в этой публикации отмечены:

Демина (Сямтомова) Анна Афанасьевна (1893 - 1978)

Карманова (Сямтомова) Агния Афанасьевна (31.12.1899 - 24.10.1986)

Колегова (Сямтомова) Евлампия Афанасьевна (1891 - 16.01.1942)

Колегова (Сямтомова) Мария Афанасьевна (16.02.1896 - 07.05.1991)

Косолапова (Сямтомова) Нина Александровна (29.07.1941)

Сямтомов Александр Афанасьевич (19.02.1903 - 30.08.1942)

Сямтомов Алексей Афанасьевич (1906 - 1998)

Сямтомов Афанасий Яковлевич (1867 - 1954)

Сямтомов Вениамин Александрович (12.12.1928 - 09.04.2005)

Сямтомова (Таскаева) Александра Максимовна (26.03.1905 - 20.12.1997)

Сямтомова (Мальцева) Анна Фроловна (1871 - 1924)