просмотров: 1358
Мои воспоминания
Я родилась в 1904 г. в с.Кокшеньге Тотемского уезда Вологодской губ. в семье священника Верхкокшенгской Воскресенской церкви Попова Стефана Михайловича. Мать моя, Людмила Алексеевна, была дочерью священника Сёлибской Богоявленской церкви Яренского уезда Бронникова Алексея Ивановича. О жизни в Кокшеньге ничего не помню, т.к. в 1905 г. отца, по его прошению, перевели служить к Нювчимской Дмитриевской церкви Усть-Сысольского уезда. В 1911 году переехали в с.Пезмог, где отец стал служить в Прокопиевской церкви. В Пезмоге я закончила ЦПШ и в 1914г. поступила в Усть-Сысольскую Александринскую женскую гимназию. В 1916г. отец переехал служить в с.Зеленец Богоявленскую церковь.
О себе я хорошо помнить начала, когда мне было 12 лет. Тогда мы с родителями переехали в с.Зеленец. Училась я уже во 2-м классе гимназии. В период февральской революции 1917 года мне было 13 лет, и я училась в 3-м классе гимназии. Мы, гимназистки, вместе с гимназистами мужской гимназии, которые пришли за нами в женскую гимназию с красными флагами, вышли на улицу, где уже целая толпа народа шла с лозунгами и пением революционных песен. Мы слились с ней и целый день ходили вместе по городу, хотя очень мало еще разбирались, в чем она заключалась. Основное для нас было: "Свобода, царя нет", а что дальше, кто брал власть, мы не понимали. Нас слили вместе с гимназистами, школу переименовали в Школу II ступени. С осени 1917 г. в школе перестали преподавать Закон Божий, появились новые предметы, новые учителя, изменилась и дисциплина в школе. Старые учителя были заменены новыми, молодыми, которые первое время как бы заискивали перед учащимися. Не требовали дисциплины на уроках, не были требовательны к знаниям учащихся, ставили всем подряд "удовлетворительно", что, конечно, после строгой учебы в гимназии под руководством требовательной начальницы гимназии и учителей сразу отразилось на знаниях учащихся. В школу ходили, а уроков не готовили, на уроках не слушали.
Об октябрьском перевороте первое время мы не слыхали и просто не понимали, в чем разница. Только весной 1918 г. стали приходить агитаторы в школу и разъяснять о значении советской власти. Только при праздновании первой годовщины Октябрьской революции мы сознательно стали понимать, что дала Советская власть народу. Все улицы, здания внутри и снаружи были сплошь украшены гирляндами из пихты, перевязанные красным кумачом, или лозунгами. Больше всех в украшении участвовали учащиеся, они дня три не занимались, а плели гирлянды и развешивали в заданном участке.
В начале 1919 г. стали организовывать комсомольские ячейки, вовлекать туда учащихся школы II ступени. Мой брат Сергей, окончивший 8 классов гимназии работал в учреждении и был активным общественником. Он был увлечен речами коммуниста Чумбарова-Лучинского, который приехал в для разъяснения и проведения организаторской работы в Усть-Сысольске. Это был один из ярких представителей коммунистов, который поражал молодежь не только своими выступлениями, но и своей внешностью. Глаза горят, волосы длинные, зачесаны, как у художников, которые он отбрасывал назад. Говорил он так, как будто слова вместе со взглядом вталкивал каждому в душу. Своей убежденностью он заставлял верить каждому его слову и вел за собой. Учащаяся молодежь бегала за ним с митинга на митинг. Он поспевал всюду, приходил в школу, шел на митинг в клуб, помещавшийся в бывшем магазине Дербенева, где беседовал с красноармейцами, с населением. Там мне удалось видеть и нашу коми героиню Домну Каликову, которая была в красноармейской шинели, в защитного цвета гимнастерке и штанах, что тогда нас очень поражало: женщина и в штанах.
Мой брат вступил в партию, много раз выступал на митингах среди учащихся и молодежи, а весной 1919 года по призыву партии для защиты от наступления Колчака, который к тому времени подходил к Перми, вместе с другими коммунистами ушел на фронт, где пробыл до конца гражданской войны на должности политрука.
Мы с осени 1919 г. почти всем классом вступили в члены Комсомола. Вдруг слышим, что на Усть-Сысольск идут белые под командованием губернатора Латкина. Из Усть-Сысольска, не имея регулярных войск, коммунисты отступили вверх по Вычегде, белые еще не подошли. В Усть-Сысольске стало как бы междувластие. Сначала хотели товары, которые до этого выдавали по карточкам, реализовать, чтобы не достались белым. Объявили открытую продажу. Все население бросилось к магазинам. Сначала хотели покупать по очереди, но толпа около магазинов росла неудержимо, наехали крестьяне из близлежащих деревень. Все напирали друг на друга, и в магазин N 1, где торговали мануфактурой, под напором толпы выбили окна; народ ввалился в магазин и стали хватать, кто что мог. Выносили, бросали в сани десятки кусков сукна, сатина, бархата и уезжали. Все магазины разграбили до прихода белых, особенно пострадал магазин Сумкина. Мы тоже вышли на улицу посмотреть, что делают. Может нам удастся купить несколько метров. Видим: двое женщин распустили один кусок материала и тянут одна в одну сторону, другая в другую, а мальчишки ножницами режут то с одной стороны, то с другой. Вдруг послышались ружейные выстрелы, стреляли в воздух, чтобы разогнать толпу, но мы так перепугались, что поскорее побежали на квартиру. Так и не удалось нам купить ни одного метра, хотя сообща собрали денег, чтобы купить хотя по три метра. С нами жил Павлушков. Он притащил один кусок мануфактуры. Мы его разделили между собой. Павлушков был племянником хозяйки дома.
На другой день пошли посмотреть, а магазин уже дочиста был очищен. Через день въехали белые. Латкин собрал митинг на площади, но мало кто туда пришел, кроме духовенства и купцов. Через несколько дней явились в школу, а там все переменилось. Опять вернулась начальница, старые учителя, законоучитель, внесли иконы и объявили сбор на молитву перед началом занятий в верхнем зале, но даже десятая часть не поднялась на молитву, все попрятались по своим классам. Вернуть старую дисциплину уже не удалось. Учащиеся протестовали против Закона Божия, против молитв.
Не прошло двух недель, смотрим, в одно ноябрьское утро все белое начальство и кто их так гостеприимно принимал - все собрались и на санях выезжают из Сыктывкара. То-то мы радовались. Когда пришли в школу, смотрим, что все старые учителя, которые возвращались при белых, куда-то исчезли, и нам разъяснили, что вернулись красные и у нас снова советская власть.
Пришли обратно красные, и белые отступили к Корткеросу. Воевали в Аныбе. Белые убили 14 красных. Их привезли в Усть-Сысольск и похоронили на площади. Помню, как привезли и похоронили на кладбище Домну Каликову. Так мы закончили шестой класс II ступени. В 1920 г. нас всех из шестого класса перевели в бывшее духовное училище на одногодичные педагогические курсы. Там мы закончили среднее образование и получили специальность учителей начальной школы в 1921 году.
Осенью 1921 г. все учащиеся были распределены по школам и разосланы на места. Меня, по моей просьбе, направили поближе в Озельскую школу. И вот помню в середине октября в самую грязную пору с маленьким сундучком выехала на простой телеге из Усть-Сысольска. До Визябожа тащились под дождем с утра до вечера на какой-то кляче. Там остановились в сельсовете, нетопленном, грязном. Уложили на грязный пол, даже хлеба неоткуда было достать, хорошо, что была еще домашняя снедь. На другой день отправили в с.Озелы. Ночью подморозило на перевозе пришлось долго ждать паром, я вся продрогла и когда приехала в Озелы, то с телеги едва могла встать, вернее меня занесли, благо мне было всего 17 лет, а по росту и объему мне и 15 лет не давали, такая я была худенькая. Велели подняться на печь и отогреться.
Остановилась на той квартире, где жила другая учительница. Когда она вернулась из школы, то предложила жить вместе, т.к. она занимала другую половину дома, где были кухня и маленькая комната. На другой день повела в школу, показала классы. Мне дала те классы, которые вела в прошлом году другая учительница, т.е. мне пришлось вести 1-ый, 3-ий и 5-й классы. Три класса сразу. Когда на другой день собрались все учащиеся, то в одном классе все они не поместились. Пришлось с 5-м классом заниматься каждый день, а 1-й класс и 3-й класс чередовать через день. Так я приступила к педагогической деятельности.
Проработала в Озелах одну зиму. Правда, первое время мне было очень трудно, но понемногу, привыкла, полюбила учеников. Особенно любила заниматься с 5-м классом. Им старалась дать все, что сама знала, они любили слушать, когда рассказывала по географии, по истории, о русских писателях. Программ нам никаких не давали, старые считались негодными, новые не выпущены, вот и учила тому, что знала: младших грамоте, арифметике, а 5-й класс всему понемногу. Нашу работу никто не проверял, приезжала как-то раз инспектор из народого образования, но день был не учебный, так и уехала.
К Октябрьским праздникам и другим праздничным дням готовили спектакли. Участниками были: учителя, библиотекарша, местная молодежь и приезжал учитель из Визябожа. Ставили пьесы Виктора Савина и М.Лебедева "Мича ныв". Один раз нас вызвали на совещание в Визябож. Шли пешком. На совещание приезжал из райкома Виктор Савин. Он много выступал, а в промежутках шутил, смеялся с молодежью. Вдруг я получаю записку: "Оставайтесь после собрания, поговорим!". О чем он хотел говорить, я не знаю. Но я так тогда боялась всех мужчин, и записок ни от кого не получала. Как только собрание закрыли, потихоньку выскочила из избы и бегом в Озелы, несмотря на то, что уже близился вечер, а идти было больше 10 км. Также и Визябожский учитель, когда приходил на репетиции в Озелы, заходил к нам на квартиру посидеть, иногда приглашал меня прогуляться по деревне, но если старшая учительница не шла, то и я не смела выйти.
Часто ходила в Сыктывкар. Прямиком зимой до Сыктывкара было 18 км. Там открыли ПИНОК (Педагогический институт народного образования Коми). Мне очень хотелось учиться; каждый раз, как приду в Сыктывкар, захожу в этот ПИНОК. Он помещался тоже в бывшем духовном училище. Там училось много моих подруг, и я подала заявление в Наробраз, чтобы меня на будущий год отпустили учиться, и мою просьбу удовлетворили. Правда, не столько по просьбе, а скорее по сокращению штатов учителей. Положение учителей в те годы было очень плохое. Давали зарплату "керенками", на которые из населения никто ничего не хотел давать. Выдавали паек 5 кг овса или ячменя, 5 пачек папирос и 0,5 кг сахару. Хорошо, что мне высылали посылки из дому, а другую учительницу поддерживали хозяева, они были зажиточные. На следующий год учителей сократили, оставили только по одному на школу.
Вот я снова стала учиться. Как я была этому рада! Опять стала девчонкой, а не Раисой Степановной, как называли в деревне. Правда, в первый год занятия были вечерние. На первом курсе народу было много, все разные, с разным образованием, и ученики, окончившие школу II ступени, и молодежь. Много было людей среднего возраста, работающих в учреждениях, но желающих получить образование, много было и из сокращенных учителей. Знания у всех разные, при поступлении никого не проверяли, поступали все, кому хотелось учиться, а другим просто развлечься по вечерам. Так что лекции, которые нам читали, воспринимали по разному. Кто кое-что усваивал, кто ничего не понимал. Только после I-го полугодия, когда стали требовать зачеты, проверять учащихся, половину освободили совсем, как ничего не усвоивших. После этого стали более или менее серьезно заниматься. Нас поместили в отдельный класс, а до этого мы занимались в актовом зале, т.к. поместиться всем в классах было невозможно. Весной уже потребовали сдавать экзамены, учеба пошла нормально. Потом перешли на II-ой курс, тогда стали называть не ПИНОК, как раньше, а педтехникум повышенного типа. Два класса были общеобразовательными, а следующие два были специальные по отдельным дисциплинам: естественный, физико-математический, литературно-исторический и другие факультеты.
Но дальше учиться мне не удалось. После 2-го курса стали исключать детей "лишенцев", кулаков. И, несмотря на то, что после 2-го курса мною все экзамены были сданы на "хорошо", учиться осенью 1924 г. меня не допустили. Что мне было делать? Дома отец был арестован (как служитель культа - А.М.), мать была с двумя малолетними детьми. На службу меня никуда не принимали. Когда нам объявили, что учиться мы не допускаемся, я целый день бродила по городу, сама не понимала, куда и зачем иду. Мне казалось, что передо мной стена, через которую нужно пробиться, но сил нет. Что делать? Что делать? Стоял передо мной неразрешимый вопрос. Ехать, куда глаза глядят. Беру справку, что два года тому назад я работала учительницей, беру с собой пару белья, платье для смены и выезжаю в Усть-Кулом.
Со мной поехали и другие исключенные из техникума. Поднимался по Вычегде уже последний пароход. Если не устроюсь, вернуться было не на чем. Подаю заявление в отдел народного образования в Усть-Куломе, со справкой о работе в школе. Меня сразу направляют в глухую деревушку Нижнюю Вочь. Там как раз не хватало учителей и все приехавшие были сразу размещены по школам Усть-Куломского района. Я, конечно, сразу согласилась. Мне дали ящик книг везти для школы и другие школы по пути, посадили на телегу и отправили. Было очень грязно, знакомых нигде не было. Сначала я попала в Керчомью, там остановилась в школе, переночевала у учителей, а потом 40 км волоком повезли в Вочь, куда я приехала вечером.
Остановилась у учителя, который там работал 2-й год. На другой день ознакомилась со школой. Нужно было еще найти квартиру. В Вочи большинство населения были староверы, которые не уважали посторонних. Жили очень грязно. Поместилась в одну кухню. Там жила год и хотела все время уехать. В школе заведующим был учитель Игнатов Георгий Георгиевич, уроженец с. Усть-Нем, который весной стал моим мужем. (Зарегистрировались 5 мая 1925 году, писатель Михаил Лебедев, который присутствовал на свадьбе, посвятил им стихи: "Май витод лун некор оз вун" - А.М.).
Там мы жили пять лет. В Вочи родились Лева и Ира. Выехали оттуда в с.Лопыдино в 1929 году, когда по всей стране шла коллективизация. Через неделю после приезда в Лопыдино у нас родился третий ребенок, сын Слава. Сначала мы держали няньку, потом привезли бабушку, мать Георгия. Георгия на другой год, во время каникул, направили на курсы повышения квалификации в г.Вологду. После каникул нас перевели в Позтыкерос. Мужа назначили директором ШКМ (школа колхозной молодежи-А.М.), а меня назначили учительницей в ШКМ по математике, т.к. прежнюю учительницу перевели в Усть-Кулом.
Там мы работали два года. (В 1931 году родилась дочь Альбина, умерла от менингита в том же году). Георгий заболел туберкулезом и его направили в Подъельск в санаторий. А я поехала в с.Корткерос, куда нас со школой перевели. Ездила к Георгию в санаторий, а осенью 1931 г. Георгий вернулся из санатория. Директором был в это время Ляшев, а муж стал учителем географии и истории, я была учительницей русского языка и литературы. В это время появились учебники. В Корткеросе у нам родились Робик, Нина, Вова. С квартирами было плохо. Нас, многосемейных, не пускали в частные квартиры. В один год пришлось переменить пять квартир.
В 1941 году 11 января у нас родился седьмой ребенок девочка Валя. Родилась худенькой черненькой малышкой. Даже врач, у которой я была несколько раз на консультации сказала, что ребенок явно недоношенный. Конечно, она не могла ее признать доношенной, когда дала мне декретный отпуск вечером, а ночью я пришла и родила ребенка. Вечером я сидела за проверкой домашних тетрадей, чтобы, получив декретный отпуск, сдать их другой учительнице. Разве знали врачи, в каких условиях мы жили в ту зиму с осени. Во-первых, мы помещались в одной кухонке площадью 20 кв.м., из которых почти половину занимала русская печь. Семья состояла из 9 человек: мы с мужем, свекровь 70-ти лет и 6 детей. Бабушка большую часть времени проводила на печи и на голбце, мы с мужем спали на кровати около дверей, еще была детская кроватка, где спал малыш Володя 1,5 лет, а остальные вповалку лежали на полу против дверей, от которых, как только откроют, холодный воздух паром шел по всей комнате. Хлеб был лимитирован, давали буханку черного хлеба на семью. Спасались на картошке и грибах.
Старший сын Лева, видя наши материальные трудности, не выдержал, ушел в ремесленное училище 14 лет. Несмотря на то, что мне очень хотелось, чтобы он учился в десятилетке, которая открылась в Корткеросе, он уже учился в 8-м классе, но удержать не могла. Как сейчас помню, как я плакала украдкой, когда он уходил, стараясь никому не показать своих слез, чтобы не расстроить.
Сколько раз мы обращались в сельсовет, чтобы нам дали более подходящую квартиру. Председатель приходил, смотрел, подтверждал, что здесь жить нельзя, но помочь не мог, т.к. не было свободных квартир, а казенных еще не строили. Только 9 января нам разрешили переехать в другой дом, откуда хозяева уехали, там была комната и кухня. Только успели переехать, я даже не успела почистить квартиру, еще нужно было сложить печь, пришлось лечь в больницу ночью. Даже никто не знал, зачем я пошла, думали, что заболела. На другой день пришли звать в баню, врач сказала, что нельзя, и даже не объяснила, что у меня ребенок.
Через несколько дней пришлось попросить, чтобы пришли за нами. Пришла старшая дочь Ира, унесла девочку, а я пошла пешком. Пришла, только стали устраиваться, как приехали хозяева из шести человек. Жили недели две совместно: хозяева в кухне, мы в комнате, а потом пришлось нам уйти, т.к. приехал хозяин и совсем стало тесно. Ушли опять в пустой дом, где жить можно было только в одной кухне.
Летом мне пришлось ехать в Сыктывкар с 6-ти месячной Валей, чтобы сдавать экзамены по заочной учебе за учительский институт. Вместе с нами поехала старшая дочь Ира, чтобы водиться с Валей, пока я занимаюсь. Приехали в Сыктывкар 15 июня, жили в общежитии, а 22 июня в 5 часов утра слышим – по радио передают, что началась война с Германией. Пошли в институт, а там как муравейник, кругом кишат люди. Это мобилизованные мужчины, которых отправляют на фронт. Их окружали сопровождающие, матери, жены, отцы, братья и сестры. После полудня всех проводили на пароход с пением песни "Священная война". Вместе с ними провожала своего мужа и моя сестра Шура, которая была замужем всего один месяц. Нам даже о своем замужестве и не говорила. А потом муж через некоторое время пропал без вести и не вернулся.
Я после сдачи экзаменов вернулась в Корткерос. Там тоже отразилось военное положение. Учителя были отозваны из отпуска для ремонта школы и школьного инвентаря, для заготовки дров и т.п. На войну Георгия не взяли из-за туберкулеза. С осени приступила к работе в школе, а потом меня перевели в РОНО в качестве зав. методкабинетом.
В материальном, особенно в продовольственном отношении, положение еще больше ухудшилось, т.е. стало совсем плохо. Объявили карточную систему, по которой мы получали исключительно один хлеб. Пока была своя картошка, еще было терпимо, а когда она вышла, перешли на снабжение из общественной столовой, где давали один суп из яшной или просяной крупы. Вернее теплая водичка, в которой плавали крупинки, но и за этим обедом приходилось часами стоять в очереди. Скота мы никакого не держали. Со стороны покупать ничего не попадало, даже молока нельзя было достать. Жили мы тогда опять на новой квартире, в стареньком домике против школы. Там жил старичок-одиночка и после его смерти дом перешел в пользу сельсовета. Его нам и предоставили. Состоял он из комнаты и кухни, хотя маленьких и низеньких, но жить было можно, хотя зимой холодно.
Бабушка из-за плохого питания совсем ослабла и не спускалась с печи. Утром двоих детей Роберта и Нину отводила в детсад за 1,5 км в одну сторону, а двоих поменьше, отвозила зимой на санках, завернув в шубу, в ясли в другую сторону за один км.: это Вову 2-х лет и Валю около года. Этим они и жили, добавочно кормить было нечем. Поэтому росли они очень слабенькими, особенно Валя. Весной на санках возить стало нельзя, приходилось Валю таскать на руках, а Вову тянуть за ручку. Однажды, переходя через канаву, наполненную водой, по дощечке, Вова свалился в воду. Мне пришлось, бросив Валю в грязь на дороге, его спасать. Вытащила из воды и занесла в ясли сначала Валю, потом, вернувшись за Вовой, затащила его, всего мокрого. Конечно, он простыл, по всему телу пошла сыпь, и проболел сын больше недели. Валя была очень слабенькая, потому часто приходилось оставлять дома на печке около бабушки, которая сама нуждалась в уходе.
Кроме того, работая при райисполкоме, я должна была раза 3-4 в месяц по ночам дежурить в кабинете предрайисполкома. Бабушка ночью водиться не могла, приходилось Валю таскать с собой на дежурство, держа ее на коленях. Это было возможно, пока не началась посевная, тогда предрайисполкома приходил по ночам, проверял сводки посевной по колхозам. Раз, придя, стал меня направлять к предколхоза, но видя, что ребенка мне оставить нельзя, от ночного дежурства освободил, чем я была очень довольна.
Так мы провели весну, стараясь что-нибудь посадить, чтобы хоть осенью жить посытнее. Бабушка, не выдержав нашего питания, когда стали ходить пароходы вверх по Вычегде, решила ехать со знакомым мужичком в Усть-Кулом, где жила ее семейная дочь Анна. Там она прожила всего 5 дней, т.к. в дороге простыла, да и у нас уже стала опухать. Там она и умерла. Съездить мы туда не могли, послали на похороны 100 руб. Дети Славик и Роберт очень переживали смерть бабушки. Сядем за стол, вспомним о бабушке, и они сразу заберутся на печь и плачут.
К осени меня, как члена РОНО стали посылать по району проверять подготовку школ к занятиям. Большей частью приходилось ходить пешком из села в село. По дороге к Сейты я подвернула ногу и едва добралась до школы, а там уже совсем не могла двигаться. Пришлось пролежать два дня, только потом на попутной лошади добралась в Корткерос. Там сообщили, что пришла от Левы одежда, его направили на фронт. Сколько я переживала, но виду старалась не показывать.
Георгий написал письмо в райком, чтобы детям давали какой-нибудь паек, а там ответили, что, если вы голодаете, поезжайте в Лопыдино. Мужа назначили директором 7-летней школы, а меня учительницей русского языка в старших классах.
Мы стали торопиться убрать урожай с огорода, главным образом картошку. Когда мы ее убрали, то с работы были освобождены, но ехать в дорогу транспорт не давали, хотя обещали дать машину. Большую часть картошки мы сдали в кооператив, чтобы получить от кооператива в Лопыдино, надеясь, что скоро выедем. Но наш выезд задержался на целый месяц.
Из Корткероса мы направили учиться Иру в Сыктывкарский педтехникум, как окончившую Корткеросскую семилетку. Дома оставленная картошка скоро вышла, т.к. была единственным питанием, кроме хлебного пайка. Пришлось ходить по соседям на уборку картошки, чтобы за это получить хоть немного картошки к обеду. Погода испортилась, дороги раскисли от дождя, поэтому о машине нечего было и думать. Стали просить, чтобы дали лошадей для поездки. Лошадей дали только в начале октября. Сначала поехали муж с сыном Славой на двух одноколках, куда сложили наше барахло. Я осталась с 4-мя младшими детьми.
Через дня два дали нам лошадь с тарантасом и ямщика-мальчика 12 лет. Туда мы уселись впятером да мальчик на козлах и поехали. А день выдался такой, что ни на минуту не переставал дождь, то он моросил мелкими каплями, то начинал лить как из ведра. Мы накрылись одеялом, которое скоро промокло насквозь, а вместе с ним и мы. Дети, которые под влиянием того, что они едут куда-то к новой жизни, новой обстановке вначале молчали, потом, которые поменьше, начали хныкать. Лошадь, которая вначале передвигалась медленным шагом, не обращая никакого внимания на окрики мальчика, потом совсем остановилась, видно надоело тянуть по такой грязи тяжелую телегу.
Сколько ни кричал мальчик, сколько ни стегал вицей, она только ушами шевелила. Отъехали всего километров пять, а переход до следующей деревни был 33 км. Что будем делать, думала я, замерзнем, даже спичек с собой не взяли, чтобы развести костер. Да как бы мы развели под проливным дождем. Стали ждать. Прошло полчаса, час, а мы все стоим. Мальчик уже голос потерял, крича на лошадь, и кричать перестал. Стоим, ребята пищат. Вдруг слышим колокольчик, сзади едет почтальон, везет почту в Позтыкерос. Ямщиком оказалась женщина. Она обогнала нас. Тогда я стала просить: "Возьми старшего мальчика 7-ми лет Роберта, довези до деревни". Она ни в какую не соглашается: "Буду я по такой дороге лишний груз брать" - и погнала дальше. Тогда я стала на нее кричать, а Робика спустила с телеги и велела бежать к ямщику, чтобы она взяла. Она быстрее погнала лошадь. Тогда и говорю: "Подожди, если ты не возьмешь мальчика, то этой же осенью пропадешь на этой дороге. Или замерзнешь или убьют с почтой, только посмей не взять. Ведь я тебе уплачу, что попросишь". Тогда она приостановила лошадь и дала сесть Робику, и они поехали.
Вот только они двинулись, наша лошадь, видно, тоже решила, что надо ехать, пошла своим неторопливым шагом за ней. Так мы тащились до позднего вечера. Уже стемнело, а деревни все не видать. Ребята проголодались, устали сидеть без движения в мокрой одежде, надоело, начали попискивать, сначала негромко, а потом все сильнее и сильнее, и когда мы подъезжали в Позтыкеросу, то слышен был сплошной рев. Я не знала, что делать. Куда нам остановиться? Все мокрые, голодные. Кто нас к себе пустит? И вдруг слышу голос: "Идите скорее к нам". Взяла лошадь под узцы и повела к своему дому. Там уже сидел Робик, которого она увидела около почты и завела к себе. Эта добрая женщина была Анна Захаровна, которая знала нас, когда мы работали в Позтыкеросской школе, и очень нам всегда помогала.
Как только мы приехали, затопила в свободной комнате печку, развесила нашу мокрую одежду, ребят подняла греться на печь. Потом наварила картошки, поставила на стол, принесла молока. Посадила всех за стол и ребята ожили. Согрелись, покушали и легли спать в теплой избе, в сухой одежде и с полным желудком. Никогда не забуду этой женщины. Сколько раз она спасала нас в дороге от беды, когда мы проезжали через Позтыкерос от Лопыдина до Корткероса! Спасибо ей.
На другой день дали нам другую лошадь и мы двинулись дальше. Опять ехали км 20 до деревни Кониш. Там остановились на станции. Помещение было холодное, кушать нечего. Но нас пригласила местная учительница, тоже многодетная, поняла наше положение. Пригласила, покормила картошкой и молоком. Старшие дети успокоились на станции. Маленькая Валя хотя и тянула мою пустую грудь, но ничего не получая, стала кричать. Пришлось выйти ночью и просить по дворам чашечку молока. Хотя еще у всех были коровы, но только в пятом доме мне дали чайную чашечку молока, которым и успокоила ребенка.
Через сутки, а то и больше, мы опять получили лошадь и проехали 30 км до деревни Четдин, оттуда еще нужно было ехать 20 км. Остановились в одной избе, стали просить лошадь у председателя колхоза, чтобы проводили до последней остановки до Лопыдино, а он ни в какую. "Не дам лошадей и только, не обязан я всех провожать", - "Как же ты не обязан, ведь райисполком заобязал все колхозы сопроводить нас до места назначения". Нет и только, опять продержал сутки и только на другой день к ночи отправил.
Приехали в Лопыдино. Совсем темно, подъехали к школе. Мужа с сыном там не было. Вышла сторожиха, стала принимать детей из телеги. Одного спустила, другого, третьего, а когда я сказала, что еще есть, то она совсем испугалась: "А где же жить будете, ведь школа-то очень холодная?" Потом подошел муж со Славиком, принесли ужин из столовой и успокоились. Никогда не забыть мне это путешествие от Корткероса до Лопыдино.
Приехав в Лопыдино, Славик поехал за ягодами. Собрал два ведра брусники. В Лопыдино мы прожили еще четыре года. В первую зиму было очень трудно, т.к. картошка, которую мы сдали в Корткеросе, вышла очень скоро, а хлеба давали по 200 гр на ребят, а нам по 500, но без приварка желудки были всегда пустые. Мы привезли с собой курицу с цыплятами, но без питания они все скоро околели. Околевших кур я скормила детям, но у них остались одни кости. Один день мы все сидели голодные, больше не было нечего варить. Вот заходит охотник и высыпает из мешка свою снедь. Там была и рыба, которую он наловил, и картошка и печеная галанка. Я сразу сварила уху и покормила детей. Спасибо ему большое. Еще пришлось нанять няньку, т.к. Валя, которой было 1,5 года, но из-за рахита еще не ходила. В ясли носила, но она ни за что туда не шла. Договорились, что будут давать кашу на одного ребенка и кружку молока. Няня была высланная немка. Так Валя и встала на ноги к двум годам.
К зимним каникулам пришла Ира, которая училась в Сыктывкаре в педтехникуме. Пришла она пешком из Сыктывкара 150 км. Дошла до последней деревни, начался буран. Всю дорогу занесло, а ночевать не осталась, т.к. всю дорогу шла голодом. Есть ничего не осталось. Хотела в нескольких домах купить турнепса или картошки, но никто не дал, и решила идти, т.к. утром без еды больше не дойти. Вышла, прошла км пять без дороги и села в сугроб, не имея сил дальше двигаться. Там бы и замерзла, но, к счастью, навстречу ехал почтальон за почтой. Увидел ее в снегу, подошел, она сказалась, кто она. Взял в сани, довез обратно до деревни, а потом привез вместе с почтой уже ночью. А я дома не находила покоя, т.к. знала, что она вышла, а её все нет и нет. То-то мы обрадовались, когда услышали стук. После каникул она больше в Сыктывкар не пошла, осталась в Лопыдино. Няньку мы отослали обратно, а она жила с Валей дома, занималась по учебникам, т.к. мы ничем не могли помогать, а дома сообща как-то прожили. Весной искали гнилую картошку на полях, колосья собирали, турнепс, потом вышла крапива, пистики на полях и щавель. Весной Ира поехала в Корткерос и сдала в средней школе за 8-ой класс. Питалась тоже гнилой картошкой и зеленью.
Я весной взялась за огороды. Выкопали, где только можно, дерно, сделали грядки, насадили, что только могли. Картошку, турнепс, галанку, капусту, репу, морковь и т.д., чтобы осенью не голодать. Нина была шести лет, но уже помогала садить, Славик, Робик все работали, как могли. Георгий со Славиком по реке приплавили жерди, загородили огород. Все лето все работали в колхозе, а осенью вместо зерна получили две перины охвостья после молотьбы. Георгий со Славой ездили рыбачить вверх по Локчиму, ловили харьюзов, которых солили и зимой ели с картошкой. Так мы продержались до весны. Весной после того, как вспахали поля, стали рвать крапиву, т.к. картошку, что сохранилась, посадили. Крапиву варили, толкли охвостья, смешивали и пекли лепешки. Иру назначили в Мордино воспитательницей на детскую площадку, туда же взяли 8-ми лет Нину.
На следующий год Ира поехала учиться в 9-ый класс в Сыктывкарскую школу, т.к. там жила моя сестра Шура в Максаковке. На зимние каникулы меня вызвали в Корткерос на учительское совещание. Я сколько нам дали ячменя из колхоза 5-6 кг смолола и повезла на санках в Корткерос, куда хотела приезжать Ира из Сыктывкара. Придя в Позтыкерос, я опять зашла к знакомой женщине Анне Захаровне. Она меня накормила, дала кусок мяса, переночевала у ней, пошла дальше. Иры там не оказалось, она была у учительницы Латкиной. Сходив за ней, пришли к Турьевой. Совещание учителей, пока я шла из Лопыдино, уже закончилось. Сварили мясо, поели, я переночевала и собралась обратно в Лопыдино, а Ира, взяв муку, отправилась в город. Дошла я до Четдино, а сил без еды идти уже не было. Кое-как прошла половину оставшегося пути, там была мельница, захожу туда, а там меня ждет Слава. Зная, что мне без еды трудно дойти, принес лепешек, состряпанных на картофельной коре. Кое-как дотащились до Лопыдино. Так прожили мы до февраля. Сказали, что в поселке продают мерзлую капусту, верст за 30. Пошли мы со Славой. Взяли нарты (длинные узкие сани) и пошли по лесной тропинке все время проваливаясь. В одну сторону дошли, переночевали. Взяли 60 кг мерзлой капусты и пошли обратно. Я тащу сани, Слава толкает. Но у него не стало сил идти дальше. От голодовки у него распухла железа между ногами. Его я оставила в одной избушке у переселенцев, а одна тащить сани не могу. Вдруг вижу: идет Георгий навстречу. Так обрадовалась, и мы пришли домой. Капусту оттаяли, насолили и вместо лакомства ели, варили. Я говорю: "Если дадут карточки, я бы еще сходила". Весной вспахали еще дерно около школы, посадили картошки. За рекой посадили капусту, галанку, турнепс. Слава с папой ловили рыбу. Ира пришла из Сыктывкара. Ее оставляли работать на сплав, но у ней, кроме распавшихся ботинок, никакой обуви не было, а у ней болели ноги, и она не осталась. Летом после посадки огорода, когда у меня все лицо опухло от голодовки, меня вызвали на совещание учителей.
В 1946 году Робик в Лопыдино кончил школу с отличием (4 класса). Потом Георгий заболел, его отправила на пароходе в Зеленец с детьми, а сама осталась до окончания экзаменов. Потом вышла пешком до Корткероса, потом на пароходе доехала до Сыктывкара, затем до Зеленца. В Зеленце устроилась в школе работать. Георгий уехал в санаторий. Работала в школе учительницей русского языка и литературы. В январе 1947 года родилась дочь Анна. Георгий работал в клубе заведующим. Один год совсем не работал, потом брали в школу на год, потом опять два года не работал. Не стали держать по болезни. Потом поступил работать в детдом счетоводом, где работал до пенсии до 1960 года. Когда погибла дочь Валя, он перестал работать.
Я работала до 1958 года. Привезли внука Васю, и пришлось выйти на пенсию. С тех пор жили в Зеленце на пенсии. Георгий умер в 1974 году.
эта публикация со страницы